Читать онлайн «Социальная лингвистика [таблицы в рисунках]». Страница 24

Несмотря на мифопоэтическую форму, легко видеть, что религиозное сознание поставило основные вопросы философии языка (язык и мысль; форма и содержание в языке; созидающие возможности языка).

Таким образом, в культурах, исповедующих религии Писания, религиозные потребности выступают как фактор, который не только развивает коммуникативные возможности языка, но и стимулирует и углубляет рефлексию над языком. Все это существенно повышает филологическую культуру общества, в конечном счете — филологическое обеспечение коммуникации (и, разумеется, не только в сфере религиозной практики).

В силу неконвенционального восприятия знака в религиях Писания (см. с. 72–75), здесь достаточно рано встают два главных языковых вопроса конфессиональной практики: 1) вопрос о "правильности" сакрального текста, т. е. вопрос о его аутентичности[52] "богодухновенному" первоисточнику (см. ниже) и 2) вопрос о переводе или иной адаптации сакрального текста в новой или изменившейся языковой среде (см. с. 85–88).

Средние века и новое время существенно по-разному подходят к этим вопросам. Боязнь "уклонения" в ересь из-за чисто грамматической правки или даже орфографической погрешности (см. с. 72–75, 84–85) постепенно сменяется текстологическими исследованиями и научными изданиями отдельных рукописей. На этой основе осуществлена кодификация корпуса текстов религиозного канона различных вероисповеданий (см. с. 76–77).

Отношение к каноническим текстам как к незыблемой святыне вступало в противоречие с их реальным бытованием на протяжении многих веков в стихийно изменчивом разноязычном пространстве. Меняющиеся внешние условия конфессиональной деятельности (в частности, другой или изменившийся язык обиходного общения верующих) подводит церковь к необходимости в какой-то мере приблизить конфессиональные тексты (или некоторые из них) к языковому узусу населения. Для этого к одним текстам создавались толковые словари трудных слов и выражений; другие тексты комментировались в устной проповеди или специально созданном новом тексте (таково назначение катехизисов, "толковых псалтырей", "учительных евангелий"); третьи тексты переводились или излагались на понятном языке.

Между тем в религиях Писания вопрос о переводе канонических текстов всегда был трудным. О жизненной важности языковых вопросов свидетельствовал опыт истории религий: перевод религиозного канона на новые языки нередко приводил не просто к распространению учения, но к его развитию, видоизменению; сама потребность в новых переводах и новых толкованиях Писания обычно была и проявлением и фактором различных еретических и диссидентских движений.

В процессах секуляризации постепенно, но кардинально меняется направление зависимостей во взаимоотношениях конфессии и языка — конфессиональный язык уже не входит в ключевые оппозиции языковых ситуаций и не способен их существенно изменить: народные литературные языки становятся основным и наиболее универсальным средством общения; различные конфессии в разной мере приходят к необходимости адаптировать конфессиональный язык к сложившейся языковой ситуации.

В православной книжности до XVIII в. (в Болгарии, Сербии, в Литовской и особенно Московской Руси) культ верности первоисточнику священного текста был той психологической почвой, на которой возникали дорогостоящие и в целом утопичные попытки исправить богослужебные книги по древнейшим греческим и церковнославянским образцам ("книжные справы"). Эта работа велась постоянно, достигая в отдельные годы особенной интенсивности. Такова архаизирующая реформа церковнославянской письменности болгарского патриарха Евфимия Тырновского (XIV в.); на Руси — при митрополите Киприане в конце XIV в., в первой половине и середине XVI в.; в начале XVII в.; наконец, знаменитая "Никонова справа" (в 50-х гг. XVII в. при патриархе Никоне), ставшая одной из причин раскола русской церкви. Как писал Н.И. Толстой, "исправление книжное", "волновавшее […] почти все социальные слои русского народа", было возведено на Руси "в дело первейшего государственного значения […]. Едва ли еще когда-нибудь на Руси филологические вопросы осознавались столь значительными и ставились так остро" (Толстой 1963, 33).

Неприкосновенность богослужебных книг охранялась законом. Стоглав (свод церковных законов, принятый в 1551 г.; содержал 100 глав) обязывал сверять каждую новую книгу с исправным оригиналом и конфисковывать неисправные книги. Одно старинное руководство по орфографии заканчивается предостережением: "Зри прещение страшно: аще кто написав книгу и не исправя принесеть на собор, да будет проклят" (цит. по изданию: Ягич 1885–1895, 722).

Византийский книжник Максим Грек, с почетом приглашенный при Василии III (XVI в.) помочь в переводах церковных книг, по обвинению в их неверном исправлении был признан еретиком, судим, дважды проклят и большую часть жизни провел в монастырских тюрьмах. Один из пунктов обвинения состоял в том, что Максим одно из прошедших времен (аорист) заменил другим прошедшим временем (перфектом). Вину Максима видели в том, что при таком выборе глагольных времен он говорил о Христе как о преходящем, временном, а не как о вечном. Михаил Медоварцев, помощник Максима, правивший текст по Максимовым заметкам на полях, говорил на суде: "Загладил две строки, а вперед гладити посумнелся есми… не могу заглажывати, дрожь мя великая поймала и ужас на меня напал"[53]. Эти слова позволяют представить, насколько остро переживал средневековый человек даже невольные искажения священного текста.

Когда справщики патриарха Никона в формуле во имя Отца и Сына и святаго Духа исключили первый союз и (стало во имя Отца, Сына и святаго Духа), то старообрядцы увидели в этом еретическую трактовку взаимоотношений Бога-отца и Бога-сына: "Тако уже и поют богохулно, Отца Сына сливающе в едино лице (а сие есть савелиевы гнилости вред)"[54].

В малейшем отступлении от древних источников могли усмотреть глубокий богословский смысл, в синонимической замене — ересь, в нарушении правописания — отход от православия. Все это — проявления характерной для религий Писания неконвенциональной трактовки знака в сакральном тексте (см. с. 72–75).

Православные славяне. Святые Кирилл и Мефодий, создав в 863 г. славянскую литургию и славянские переводы части канонических книг, на многие века решили языковой вопрос в церкви болгар, сербов, черногорцев и восточных славян (т. е. в мире Slavia Orthodoxa, у православных славян). Длительное время надэтнический церковнославянский язык воспринимался как "свой" священный язык — язык Писания, церкви и каленой культуры. Он был достаточно понятен славянам и не требовал перевода.

Однако, в результате естественной дивергенции живых славянских языков, со временем возникла необходимость в переводах Писания — об этом говорят сами факты появления таких текстов на народных языках. Вместе с тем дело не только в непонятности Церковнославянского языка. Переводы Писания были связаны с поисками этнорелигиозного самоопределения. Они возникали под влиянием протестантской практики перевода Писания, иногда в ответ на эту практику (см. с. 86). В 1551–1561 гг. на Волыни переведено на украинский язык Пересопницкое Евангелие[55]; в 1570-е гг. полоцкий шляхтич социнианин Василий Тяпинский в своей типографии напечатал Евангелие от Матфея на двух языках: церковнославянском и в своем переводе на белорусский; спустя более века, в 1683 г., в Москве переводчик Посольского приказа Авраамий Фирсов перевел на русский язык с польского Псалтырь. Однако эти переводы не были санкционированы православием. Тем не менее переводы Писания в Slavia Orthodoxa продолжали создаваться. В 1820 г. был напечатан Новый Завет на болгарском языке; в 1840 г. — полная Библия на болгарском. В 1847 г. вышел в свет Новый Завет на сербском; в 1868 г. — полная сербская Библия.

В России полная Библия по-русски была издана в 1876 г. До 1858 г. Русская Православная Церковь пресекала все попытки перевести Писание на русский язык. В 1826 г. было закрыто Русское Библейское общество (основано в 1812 г.), связанное с Британским и Немецким Библейскими обществами по переводу и распространению Писания. В 1825 г. профессор Санкт-Петербургской духовной академии Г.П. Павский перевел несколько книг Ветхого Завета. Однако печатание было прервано, а экземпляры с Пятикнижием сожжены. На другого переводчика Ветхого Завета архимандрита Макария (ум. в 1847 г.) было наложено церковное взыскание. В 1863 г. был запрещен украинский перевод Библии, подготовленный известным либеральным историком Н.И. Костомаровым. Когда в 1858 г. Святейший Синод официально разрешил начать работу над переводом, то при этом твердо указал на недопустимость русского перевода в церкви: "Перевод полезен, но не для употребления в церквах, для которых славянский текст должен оставаться неприкосновенным, а для одного лишь пособия к разумению Св. Писания" [т. е. за пределами богослужения].